Выясняется что сражение на реке Валерик , был между русскими войсками и ингушами а не с чеченцами .
Оказывается , после десятков лет войны , в 1840 году , руские незнали где Чечня а где Ингушетия .
И незнали с кем они столько лет воюют .
Спустя 179 лет , Бузуртанов выяснил с кем они воевали .
На карте , где он показывает как земля ингушей , чётко написанно Малая Чечня , но это его несмущает . Руские просто ошибались , думая что воюют в Чечне с чеченцами , оказывается нет .
А вот что говорит сам очевидец , тот самый Лермонтов.
https://museum-tarhany.livejournal.com/19285.html
Ахмад Джафар.
М.Ю. Лермонтов в сражении при речке Валерик
Распоряжением генерала Граббе от 18 июня 1840 г. к Чеченскому отряду генерала Галафеева был прикомандирован поручик Тенгинского пехотного полка Михаил Лермонтов, переведенный тем же чином из лейб-гвардии Гусарского полка в наказание за дуэль с французским подданным Барантом. Распоряжение о переводе последовало 13 апреля; 10 июня Лермонтов в Ставрополе (где находилась главная квартира командующего войсками Кавказской Линии генерала Граббе), откуда направляется в Чеченский отряд, бывший в походе с 1 мая. Лермонтов застает отряд Галафеева в крепости Грозной. До прибытия Лермонтова Галафеевский отряд совершил начальное продвижение в Аух и Салатавию и далее — через Кумыцкую плоскость на правый берег Сунжи. Здесь, в крепости Грозной, отряд готовился после непродолжительного отдыха вторгнуться в Малую Чечню, взволнованную и воодушевленную против русских наибом (наместником) Шамиля по имени Ахверды (Ахберды (-и) Махома (Магома), Ахбердилав, Ахбердил Мухаммад, Мухаммед Ахбердиев). До вторжения на Чеченскую плоскость русским трудно было заранее предугадать интенсивность вражеского сопротивления, в этом отношении отряд Галафеева был именно пробным камнем, долженствующим определить степень влияния Шамиля и его людей в этой стране. В течение лета 1840 г. чеченский театр военных действий является второстепенным, и в то же время действия русских на этом театре, в отличие от действий в Нагорном Дагестане, носят наступательный характер, что обусловливает их интенсивность и кровопролитность.
Если обратиться к основной стратегической задаче, поставленной перед отрядом генерала Галафеева, то она заключалась в том, чтобы не допустить отторжения Чеченской плоскости от сферы российского влияния, а также присоединения ее к партии Шамиля. Действия отряда, носившие с точки зрения тактики наступательный характер, в значении стратегическом были оборонительными. Чечня была необходима России как плацдарм для овладения Нагорным Дагестаном.
Поход Галафеева в Малую Чечню начался 6 июля переправой через р. Сунжу и проходом через Ханкалинское ущелье (Хан-Кале, Хан-Кала). Ханкалинское (Ханкальское) ущелье соединяет земли затеречных (мирных) чеченцев и собственно плоскость Чечни (включающую Большую и Малую Чечню, разделенные течением р. Гойты). Овладение этой стратегически важной артерией, представлявшей в то время единственный удобный доступ для войсковых колонн в земли «немирных» чеченцев, было совершено еще в 1818 — 1819 гг. в два этапа: основанием генералом А.П. Ермоловым крепости Грозной на р. Сунже, запершей выход крупных неприятельских партий на Затеречную равнину и ночным маневром отряда генерала Н.В. Грекова, овладевшего ущельем и открывшего таким образом доступ русским войскам на плоскость Чечни. По мере удаления отряда Галафеева от Ханкальской позиции постепенно нарастало сопротивление чеченцев. Характер этого сопротивления был предопределен пересеченным и лесистым ландшафтом плоскости Чечни — тактика неприятеля, выработанная за многие годы противостояния их русскому завоеванию, была тактикой партизанской войны, предусматривавшей все различия в вооружении сторон, и использовала по возможности в свою пользу противоположность стереотипа ведения регулярной российской армией боевых действий «иррегулярным» приемам народной войны чеченцев. «Русские войска, вступая в Чечню, в открытых местах обыкновенно не встречали сопротивления. Но только что начинался лес, как загоралась сильная перестрелка, редко в авангарде, чаще в боковых цепях и почти всегда в арьергарде. И чем пересеченнее была местность, чем гуще лес, тем сильнее шла и перестрелка. Вековые деревья, за которыми скрывался неприятель, окутывались дымом, и звучные перекаты ружейного огня далеко будили сонные окрестности. И так дело шло до тех пор, пока войска стойко сохраняли порядок. Но горе, если ослабевала или расстраивалась где-нибудь цепь; тогда сотни шашек и кинжалов мгновенно вырастали перед ней, как из земли, и чеченцы с гиком кидались в середину колонны.
...Один из русских писателей, выражая характер военных экспедиций в Чечню, прекрасно сказал, что «в Чечне только то место наше, где стоит отряд, а сдвинулся он — и эти места тотчас же занимал неприятель. Наш отряд, как корабль, прорезывал волны везде, но нигде не оставлял после себя ни следа, ни воспоминания», — так описывает тактику чеченцев в кавказской войне ее историк В.А. Потто.
Отряд генерала Галафеева, укомплектованный шестью с половиной батальонами пехоты, 14 орудиями и 1500 казаками, от Ханкалинского ущелья проследовал к аулу Большой Чечен, и далее — прошел через Чах-Кери к Гойтинскому лесу и к Урус-Мартану. Ежедневно между русскими и чеченцами вспыхивали короткие перестрелки, но небольшие партии горцев, едва себя обнаружив, рассеивались. То и дело попадавшиеся засады неприятеля старались не допустить солдат до источников воды, «если берега составляли мало-мальски удобные условия для прикрытия». 10 июля русские подступили к кромке Гехинского леса и разбили лагерь поблизости селения Гехи. Поля вокруг селения выжгли солдаты, сама деревня, видимо, была оставлена жителями. Ночью произошла перестрелка в секретах: противник, будучи открыт на подступах к лагерю, ретировался.
Таким образом, накануне Валерикского сражения русские не имели точных сведений ни о численности вражеского отряда, ни о его местонахождении. Подобная ситуация, обычная на Кавказе, могла иметь для русских тяжелые последствия лишь в тех случаях, когда отпор неприятеля был действительно хорошо организован, когда численное превосходство врага было значительным и когда тактика его преподносила нашим военачальникам неожиданные для них сюрпризы. При Валерике все вышеперечисленные предпосылки предстоящего сражения оказались налицо.
На следующий день, 11 июля 1840 г., произошел бой в Гехинском лесу: «Раз, это было под Гихами — Мы проходили темный лес», как сказано в стихотворении «Валерик» Лермонтова... Отметим художественную точность определения леса поэтом — не «густой» и не «протяженный», а именно «темный». Ф. Торнов, в 1848 г. посетивший место памятного сражения, составил подробное описание подступов к валерикской позиции наиба Ахверды: «Лес этот представлял из себя семиверстную глухую трущобу, через которую бесчисленными поворотами извивалась узкая, арбяная дорога. На половине пути открывалась прогалина не шире ста сажен, упиравшаяся в крутой овраг, шириной около сорока шагов; в трех верстах за оврагом Валерик протекал по обширной луговине, окруженной густым бором. Место ровно было создано в пользу чеченцев, никогда не упускавших случая сильно нам вредить, когда лесная чаща их скрывала от наших глаз и уберегала от нашей пули, и мы сами принуждены были двигаться по открытой дороге».
Укреплению чеченской позиции способствовало то, что р. Валерик (подверженное русификации местное название Валарг), правый приток р. Сунжи, был в половодье вследствие таяния горных ледников. Берега Валерика с обеих сторон обрывисты, ложбина глубока, притом, что правый берег, обращенный к отряду, был полностью открыт, а левый — покрыт густым лесом. На левом берегу вдоль дороги сохранилась просека «на небольшой ружейный выстрел», однако, если учесть, что система просек генерала Грекова, практически полностью «вскрывшая» территорию Чеченской плоскости в конце 10-х гг. XIX в., т.е. еще при Ермолове, со времени наместничества на Кавказе генерала И.Ф. Паскевича была предана забвению и возобновлена вновь (под названием «тактики топора») лишь при генерале князе М.С. Воронцове (середина 1840-х — начало 1850-х гг.), то можно с большей долей уверенности предположить, что в 1840 г. и эта просека терялась в молодой поросли. Помимо естественной защиты вражеская позиция была укреплена несколькими рядами завалов (в данном случае — примитивный «тын» из древесных стволов). Широкое применение рядов завалов, наряду с координированным выселением жителей с пути следования русских экспедиций и тактикой «выжженной земли» есть элемент тактической системы Шамиля, т.е. для 1840 г. явление достаточно новое.
При Валерике устроение завалов по приказанию наиба Ахверды было не только вписано в подходящий ландшафт, но и систематично, «линейно», позволяя, по аналогии с пехотным строем регулярной армии европейского образца, произвести одновременный залп сразу несколькими рядами стрелков и нанести при этом максимальный ущерб противнику. Замечательно то, что горцы Ахверды использовали завалы не только для укрытия от русских пуль и картечи, но и для маскировки своей настоящей численности. На основании уже негативного опыта Валерикского боя Галафеев вынужден был констатировать: «Должно отдать также справедливость чеченцам; они предприняли все, чтобы сделать успех наш сомнительным. Выбор места, которое они укрепляли завалами в течение 3 суток; неслыханный дотоле сбор в Чечне, в котором были мичиковцы, жители большой и Малой Чечни, бежавших надтеречных и всех сунженских деревень, с каждого двора по одному человеку; удивительное хладнокровие, с которым они подпустили нас к лесу на самый верный выстрел; неожиданность для нижних чинов этой встречи — все это вместе могло бы поколебать твердость солдата и ручаться им за успех, в котором они не сомневались...».
М.Ю. Лермонтов, Г.Г. Гагарин. При Валерике. 12 июля. Акварель. 1840
Итого: имея под рукой шеститысячное (у Лермонтова в Валерике «тысяч до семи») «скопище» (помимо сил собственно Ахверды в него входили силы других чеченских наибов: Джават-хана, Домбая, Шуаип-Муллы, Ташав-Гаджи и др., Ахверды мог рассчитывать не просто на успех, а на разгром галафеевского отряда при условии осуществления своего тщательно разработанного плана. Отметим, что план Ахверды не просто талантлив с точки зрения применения его к конкретным условиям поля боя; он именно систематичен, т.к. синтезировал усвоенные ранее чеченцами правила ведения лесной войны (скрытность, внезапность, использование любого подходящего укрытия при рассыпном строе, предуготовление атаки выборным, прицельным огнем, психологическое воздействие («гиканье» в лесу, создающее эффект многочисленности невидимого для войсковой колонны неприятеля, и т.д.) с рядом существенных нововведений (применение залпового огня, отвлекающий маневр, соблюдение при заманивании русских в ловушку необходимой дисциплины в ущерб традиционной для горцев демонстрации личной храбрости). Неопределенным остается ответ на вопрос: почему при столкновении «с грудью грудь» с русскими чеченцы не оставили своей позиции, но оборонялись до последнего? Оборона завалов по своему определению в отличие от обороны укрепленного аула не предполагает удержания их, а наоборот рассчитана на своевременный отход к следующей линии завалов и продолжение ведения с этого нового рубежа выборного ружейного огня. В истории Кавказской войны случай Валерика — не типичный, если не сказать — исключительный.
Отряд Галафеева выступил «на заре 11-го июля.., имея в авангарде три баталиона Куринского егерского полка, две роты сапер, одну сотню донских и всех линейных казаков, при 4-х орудиях. Впереди еще было 8 сотен донских казаков с двумя казачьими орудиями. В главной колонне следовал обоз под сильным прикрытием — до него горцы были особенно лакомы. Длинную линию в лесистой местности поневоле растянувшегося отряда замыкал арьергард из двух баталионов пехоты с двумя орудиями и с сотнею казаков. Неприятель нигде не показывался, и авангард вступил и пошел по узкой лесной дороге. Несколько выстрелов в боковой цепи указывали, что неприятель не дремлет. Опасность ждала впереди...» (эти сведения из Журнала военных действий приведены П.А. Висковатым). В.А. Потто при пересказе воспоминаний К.Х. Мамацева (Мамацешвили) говорит о том, что артиллерийский поручик Константин Мамацев, следуя в арьергарде с четырьмя орудиями «в течение нескольких часов отбивал картечным огнем бешеные натиски чеченцев». Описание Потто многочасового картечного огня трудно согласуется с сообщением Висковатова относительно нескольких выстрелов в боковой цепи; здесь достаточно ссылки на документальную достоверность используемой Висковатовым информации: «Сведения взяты мною из Журнала военных действий 1840 года. Выписку получил я в 1881 году в Тифлисе из архива Кавказского округа. Дело штаба Отдельного Кавказского корпуса по Генеральному штабу, 2-й отдел, по описи № 15 — 1840 года».
Еще одно противоречие: 2 арьергардных орудия у Висковатова и 4 у Мамацева (в передаче Потто). Фразы из «Валерика» М.Ю. Лермонтова: «Чу! в арьергард орудья просят» и «... слева, из опушки, Вдруг с гиком кинулись на пушки», — дают понять, что Мамацев вполне мог оказаться в арьергарде с четырьмя орудиями в своем распоряжении и что он действительно был в эпицентре боя на первом его этапе, однако уже при выходе русской колонны на поляну. Вообще это словно бы вскользь отмеченное поэтом нападение чеченцев на арьергардные орудия следует отметить особо. Вылазка сравнительно небольшой партии горцев (т. к. основное «скопище» находится в это время в укрытии за завалами) против хорошо обеспеченного арьергарда в составе двух «баталионов» пехоты (500+500=1 тыс. человек) и 100 казаков сопровождается «градом пуль с вершин дерев» («Валерик» М.Ю. Лермонтова) по развертывающемуся на поляне в боевой порядок отряду (при выборном огне можно было достаточно эффективно обстрелять русских офицеров, занимавших по уставу положение на флангах пехотных соединений). Вылазка сама по себе обеспечивала некоторое прикрытие стрелкам, занявшим позицию на деревьях, т.к. по существовавшему в то время порядку следования войсковой колонны в лесу действовали боковые цепи «охотников»; рядом с упоминанием отбитой русскими атаки чеченцев Лермонтов в «Валерике» указывает на достаточно интенсивную перестрелку в лесу с невидимым «скопищем»: выносят из кустов трофейные нарезные ружья, «тащат за ноги людей И кличут громко лекарей»...
Отвлекая внимание русских тыловой перестрелкой горцы подпускают передовую цепь к своей основной позиции на расстояние пистолетного выстрела; когда артиллерия начинает сниматься с передков, т.е. не может сразу же быть приведена в состояние боеготовности, Ахверды дает команду открыть огонь. По всему фронту позиции чеченцы дают единовременный винтовочный залп, причем сразу несколькими рядами стрелков, увеличивая таким образом плотность огня до максимальной. Двинутые в атаку по обеим сторонам дороги русские батальоны преодолевают открытое пространство сквозь плотную завесу беглого выборного огня, притом, что противник укрыт за «деревьями, имевшими по аршину в поперечнике».
По замечанию известного военного специалиста и участника Кавказской войны генерала Ростислава Андреевича Фадеева, «...батальон старых кавказских полков можно сломить превосходною силой, как и все на свете, или остановить неодолимым физическим препятствием; но нет такого огня, которым бы можно было отбить его... Кроме решительности удара, кавказские войска имеют на своей стороне то несомненное преимущество, что в главную минуту боя, когда управление становится невозможным и все разом бывает поставлено на карту, каждая рота сделает посильное дело и не упустит никакой случайности, которою можно воспользоваться. Приказаний она не будет спрашивать. Не командир, так младший офицер, фельдфебель, старый солдат надоумят ее. В такую минуту одна нравственная сила личности берет верх; а в кавказских войсках личность не заглушена, и опытных людей много. Наконец, можно сказать с уверенностью, что в одинаковых обстоятельствах кавказский полк понесет половиной меньше потери против другого, потому что сумеет лучше подступить к неприятелю <...> под батальонным огнем нет больше приказаний и даже главнокомандующий лично не соберет рассыпанной роты, если она сама не знает, что делать, и люди не настроены все на один лад». Ход сражения при Валерике являет собой одно из самых красноречивых свидетельств достоверности приведенного определения Фадеева: солдаты, оказавшись лицом к лицу с неприятелем и, не имея ни возможности, ни времени справляться у командующего относительно дальнейших действий, сами предприняли атаку на свой страх и риск. Солдаты «кинулись вперед через речку, помогая друг другу по грудь в воде. Все спасение было в том, чтобы как можно скорее перебраться к неприятелю. Начался упорный рукопашный бой: частью в лесу, частью в водах быстро текущего Валерика. Резались несколько часов. Кинжал и шашка уступили, наконец, штыку. Но долго еще в лесу слышались выстрелы... Дело было не большое, но кровопролитное.
«После двухчасовой страшной резни грудь с грудью неприятель бежал. Мамацев преследовал его со своими орудиями — и, увлекшись стрельбой, поздно заметил засаду, устроенную в высокой кукурузе. Один миг раздумья — и из наших никто не ушел бы живым. Их спасло присутствие духа Мамацева: он быстро приказал зарядить все четыре орудия картечью и встретил нападающих таким огнем, что они рассеялись, оставив кукурузное поле, буквально заваленное своими трупами. С этих пор имя Мамацева приобрело в отряде широкую популярность».
Таким образом, при общем взаимодействии различных родов войск (пехота, артиллерия, иррегулярная конница) основное содержание Валерикского сражения составил так называемый кинжальный бой (термин этот употребляется в официальном порядке всеми без исключения дореволюционными историками). У Лермонтова в стихотворении «Валерик» читаем:
«Ура!» — и смолкло. «Вон кинжалы,
В приклады!» — и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко,
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Атака «на уру», согласно наставлениям А.В. Суворова 1770-х гг., совершалась применимо к Валерику массой ротного (батальонного) сомкнутого строя полным бегом, без ранцев. Команда «В приклады!» («Валерик», М.Ю. Лермонтов) означает ближайшую дистанцию в рукопашном бою; по всем русским уставам XVIII — XIX вв. удару прикладом (в область головы) предшествует поражение неприятеля штыком (в корпус), т.е. в данном случае речь идет о неуставной рукопашной схватке именно «с грудью грудь», как сказано в «Валерике».
В сражении при Валерике не было ни победителей, ни побежденных. Если начать, как это обыкновенно делается в подобных случаях, пересчитывать потери обеих сторон, окончательный вывод становится затруднительным. Галафеев указывает в донесении 150 тел убитых чеченцев, оставшихся на поле боя; нет основания считать эту цифру ни подлинно достоверной, ни значительно завышенной; она вообще не имеет серьезного статистического значения, т.к. часть своих убитых горцы должны были унести (по обстоятельствам продолжительного и достаточно рассеянного на местности боя). Русская убыль (убитыми и ранеными) согласно тому же донесению составила 344 человека.
Предполагаемое соотношение потерь обеих сторон Висковатов, к примеру, оценивает однозначно в пользу горцев, оборонявшихся и имевших, таким образом, меньшую убыль. В известном письме Лермонтова Алексею Лопухину фигурирует явно завышенное число вражеских трупов «на месте» — 600. Обыкновенно эту лермонтовскую ошибку относят на счет слухов, ходивших якобы в лагере и льстивших сознанию «победителей». С другой стороны, все может быть еще проще — поэт попросту сделал вынужденную любезность почтовой цензуре с тем, чтобы письмо не затерялось. Впрочем, все уточнения не способны изменить основного вывода: потери в отряде Галафеева наверняка превысили потери горцев. После ухода русских люди Ахверды собрали по окрестности еще много мертвых солдат: отдавая последние почести их героизму, наиб запретил отрубать головы трупам и приказал даже выкрасть из нашего лагеря священника для совершения над убитыми православного обряда. Затем невольного гостя накормили и отпустили обратно.
Обращаясь к рассмотрению участия поручика Лермонтова в Валерикском сражении, процитируем здесь воспоминания Константина Мамацева: «Выйдя из леса и увидев огромный завал, Мамацев с своими орудиями быстро обогнул его с фланга и принялся засыпать гранатами. Возле него не было никакого прикрытия. Оглядевшись, он увидел, однако, Лермонтова, который заметив опасное положение артиллерии, подоспел к нему с своими охотниками. Но едва начался штурм, как он уже бросил орудия и верхом на белом коне, ринувшись вперед, исчез за завалами. Этот момент хорошо врезался в память Константина Христофоровича».
Команду охотников Лермонтов получил в свое распоряжение лишь после ранения Руфина Дорохова (10 октября). Согласно документации, действовать в ее составе он начинает не раньше сентября месяца, после возвращения на линию из Пятигорска. Возникает закономерный вопрос: в составе какого подразделения участвовал Лермонтов в бою при Валерике? В реляции Галафеева Граббе и Головину говорится: «Тенгинского пехотного полка поручик Лермонтов во время штурма неприятельских завалов на реке Валерике имел поручение наблюдать за действиями передовой штурмовой колонны и уведомлять начальника отряда об ее успехах, что было сопряжено с величайшей для него опасностью от неприятеля, скрывавшегося в лесу за деревьями и кустами. Но офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отличным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы». Итак, состоя при штабе Галафеева в качестве посыльного офицера, в бою при Валерике Лермонтов мог исполнять самые разнообразные поручения начальства: мог идти в пехотной цепи, беседуя с Лихаревым о Гегеле, а мог и действовать заодно с Дороховской сотней (согласно сообщению Палена, записанному Висковатовым, охотники Дорохова принимали участие в походе).
Руфин Иванович Дорохов вспоминал: «Вообще говоря, началаство нашего края хорошо ведет себя с молодежью, попадающей на Кавказ за какую-нибудь историю, и даже снисходительно обращается с виновными более важными. Лермонтова берегли по возможности и давали ему все случаи отличиться, ему стоило попроситься куда, и его желание исполнялось, — но ни несправедливости, ни обиды другим через это не делалось».
При известном демократизме служебных отношений в Отдельном Кавказском корпусе Лермонтову как столичному кавалерийскому офицеру, недостаточно еще «обстрелянному» (в Пшехский отряд генерала Вельяминова 1837 г. он не попал вследствие лихорадки и основную часть своей первой ссылки на Кавказ путешествовал по горам и снимал местные виды), дана была, во-первых, возможность приспособиться, «акклиматизироваться» в лесной войне и, во-вторых, возможность отличиться или просто выказать храбрость. Подобный экзамен для гвардейца был на Кавказе в порядке вещей, не требовалось, как правило, ни особенной протекции, ни лукавства перед сослуживцами. И поручик Лермонтов сдал этот экзамен успешно. В донесении о Валерикском сражении генерал Галафеев отмечает храбрость, проявленную молодым офицером: «Он переносил все мои приказания войскам в самом пылу сражения, в лесистом месте, что заслуживает особенного внимания, ибо каждый куст, каждое дерево угрожали всякому внезапной смертью». Общеизвестная фраза Мамацева (в передаче Потто) о Лермонтове: «Он никогда не подчинялся никакому режиму», — представляется бессмысленной в значении упрека, но хорошо показывает недоумение армейского артиллерийского поручика, особенно наглядное в случае с восприятием Мамацевым тактической специфики лермонтовского отряда: в бою при Валерике «блуждающее» положение Лермонтова было следствием исполнения существенных обязанностей, умело возложенных на поэта генералом Галафеевым.
«Кавказская армия всегда была сильна именно тем, что в ней отношения между людьми слагались естественно, без посторонней натяжки. При значительном влиянии общественного мнения на всякой ступени каждый брал по большей части то, что ему принадлежало, и потому старших слушались без принуждения, как признанных руководителей. Оттого войско было проникнуто серьезною дисциплиной, которая состоит в сознательном и совестливом исполнении существенных обязанностей военного звания. От служащих требовали только необходимого, зато это необходимое исполнялось неукоснительно, как в глазах, так и за глазами», — указывает К.Х. Маманцев на особенности отношений среди военных людей на Кавказе.
М.Ю. Лермонтов. Эпизод из сражения при Валерике. Карандаш. 1840
Говоря о Лермонтове в сражении при Валерике, стоит вспомнить и отзыв, принадлежащий барону Льву Васильевичу Россильону, представителю Генерального штаба в отряде Галафеева, квартирмейстеру 20-й пехотной дивизии: «Гарцевал Лермонтов на белом, как снег коне, на котором, молодецки заломив белую холщовую шапку, бросался на чеченские завалы. Чистое молодечество! — ибо кто же кидался на завалы верхом?! Мы над ним за это смеялись».
Россильон — штабист и «немец» (в некотором ироническом преломлении эти два слова считались на Кавказе синонимичными); Лермонтов — русский аристократ, гвардеец и фронтовой офицер. Между этими двумя людьми с самого начала было не много оснований для искренней взаимной дружбы. Россильон — участник Кавказской войны, пусть даже и не попавший в разряд первых ее героев; к тому же он имел немало случаев видеть Лермонтова воочию (около 23 июля 1840 г. у Миатлинской (Мятлинской) переправы по пути в Темир-Хан-Шуру именно в палатке Россильона был снят художником Д.П. Паленом известный профиль Лермонтова, оставшийся в альбоме барона. Тем не менее, если большинство замечаний Льва Россильона по поводу Лермонтова (относительно тактической специфики Дороховского отряда, «нечистоплотности» службы разведчика и т. д.) давно определены по истинному своему достоинству литературоведами, то выпад, касающийся участия поэта в Валерикском сражении остается ни аргументирован, ни оспорен. Однако с точки зрения военного историка, не затрагивающей личность поэта как таковую, суждение Россильона о том, что атака верхом завалов есть лишь акт «молодечества» мало согласуется с действительной практикой Кавказской войны. Во-первых, лесные древесные завалы (в отличие от завалов горных — из камней или мешков с землей) редко бывали предназначены для обороны; при поспешной ретираде неприятеля от завала к завалу вероятнее было настигнуть врага при кавалерийской атаке, если этому не препятствовала местность и величина укрепления. Осуществление штурма завалов могло происходить при взаимодействии конницы и пехоты, причем конница не обязательно спешивалась. Во-вторых, существует общеизвестная специфика царской армии, которая заключается в неуставном разделении обязанностей между собственно офицерским звеном, с одной стороны, и унтерами и старшими по опыту солдатами — с другой. Если непосредственное руководство солдатской массой осуществляли ее собственные признанные лидеры, то основной задачей офицера было воодушевление бойцов личным примером, сам вид офицера должен был внушать низшим чинам немного суеверный трепет, а поступки его — заслуживать ему уважение. Львиная доля солдатской неприязни к «немцам» происходила оттого, что, умея держать чрезмерную даже психологическую дистанцию, они либо нарочито брезговали солдатским обществом, либо выглядели комично, оказавшись у солдатского костра и стараясь завоевать доверие нижнего чина неумелым подражанием. «Русский» в Кавказском корпусе, да и вообще в царской армии — понятие субэтническое; «немец» — маргинальное, не означающее прямо инородца.
Сравним лермонтовское: «Я знал одного Иванова, который был немец» и ермоловское: «Здесь все немцы — один русский, да и тот Безродный» (о штабе генерала Барклая де Толли в войну 1812 г.). «Всякое войско воспроизводит характер и общественные понятия народа, в котором оно набрано. В русском войске, как и в русском народе, между высшим классом, преобразовавшимся на чужой лад, и простолюдинами проведена очень резкая черта, редко допускающая возможность влияния первых на толпу; ею владеют обыкновенно ее доверенные люди, сильнейшие личности из нее же самой; покуда посредством их только возможно действительное нравственное соприкосновение между двумя общественными слоями. Такие личности сейчас же выдвигаются вперед во всяком собрании людей; в критические минуты они незаменимы, потому что в эти минуты толпа, привыкшая доверяться им, слушает их без рассуждения», — пишет участник и историк войны Р.А. Фадеев. Роль же молодого поручика или корнета состояла, как правило, в соблюдении чувства собственного достоинства, в рыцарском бесстрашии, долженствующем иметь влияние на личность простого солдата. Причем соответствовать выбранной роли мог лишь офицер, на самом деле уважавший вверенные его попечению кадры «низшего» сословия и считавшийся с их настроением и боевым опытом. Таким образом, формула из контекста лермонтовского стихотворения: «Все офицеры впереди», — с точки зрения чисто военной едва ли может быть оспорена Россильоном, по характеру своей должности состоявшем при Валерике в свите генерала и, возможно, наблюдавшем сражение лишь со стороны.
За недолгий период своего участия в компании 1840 г. поручик Лермонтов, безусловно, многого достиг. Лучшее подтверждение тому — неоднократные представления его к награждению: согласно реляции от 8 октября 1840 г. Граббе Головину за № 166 для Лермонтова испрашивался орден св. Владимира 4 степени с бантом за участие поэта в бою при Валерике 11 июля, однако, в соответствии с изменениями, внесенными в представление начальником штаба и корпусным командиром, испрошенная награда была снижена до ордена св. Станислава 3-й степени. Это могло обусловливаться тем, что награждение орденом св. Владимира столь молодых по возрасту офицеров практиковалось редко; далее последовал рапорт генерала Галафеева от 9 декабря 1840 г. по итогам двух осенних экспедиций в Большую и Малую Чечню с приложением наградного списка и личной просьбой перевести Лермонтова как проявившего в боях против горцев «отменное мужество» в гвардию тем же чином; 24 декабря рапорт командующего кавалерией полковника В.С. Голицына генералу Граббе с просьбой наградить поручика Лермонтова золотой саблей «За храбрость»; наконец, 3 февраля 1841 года Граббе в рапорте за № 76 представляет Лермонтова к награждению золотой полусаблей. Несмотря на эту последнюю уловку (полусабля, в отличие от испрашиваемой Голицыным сабли, являлась исключительно пехотным офицерским оружием и больше соответствовала с точки зрения высшего петербургского начальства в качестве поощрения поручику Тенгинского пехотного полка), все вышеперечисленные представления, как известно, были отклонены государем.
Стихотворение М.Ю. Лермонтова <Валерик> («Я к вам пишу случайно, право...») стало поэтическим документом сражения 11 июля 1840 г. в Гехинском лесу (бой при р. Валерик). В своей исторической достоверности это произведение Лермонтова не уступает сообщениям военных донесений и даже дополняет их рядом важных деталей (подробности атаки в русский тыл партии чеченцев Ахверды, произведение горцами залпа одновременно несколькими рядами стрелков, «живые» военно-исторические миниатюры и т.д.). Лермонтовские стихи, в данном случае, являются основанием для суждения о нем не только как о поэте, но и как об «отменно мужественном» офицере, глубоко понимавшем сложность военно-политической обстановки на Кавказе, а также специфику военных действий обеих сторон. Эти личные качества поручика Тенгинского полка оценивались по достоинству непосредственным начальством в лице «настоящих кавказцев».
Автор: А.М. Смирнов
Источник: «Тарханский вестник» № 19. Москва, 2006. С. 56 — 69
Если обратиться к основной стратегической задаче, поставленной перед отрядом генерала Галафеева, то она заключалась в том, чтобы не допустить отторжения Чеченской плоскости от сферы российского влияния, а также присоединения ее к партии Шамиля. Действия отряда, носившие с точки зрения тактики наступательный характер, в значении стратегическом были оборонительными. Чечня была необходима России как плацдарм для овладения Нагорным Дагестаном.
Поход Галафеева в Малую Чечню начался 6 июля переправой через р. Сунжу и проходом через Ханкалинское ущелье (Хан-Кале, Хан-Кала). Ханкалинское (Ханкальское) ущелье соединяет земли затеречных (мирных) чеченцев и собственно плоскость Чечни (включающую Большую и Малую Чечню, разделенные течением р. Гойты). Овладение этой стратегически важной артерией, представлявшей в то время единственный удобный доступ для войсковых колонн в земли «немирных» чеченцев, было совершено еще в 1818 — 1819 гг. в два этапа: основанием генералом А.П. Ермоловым крепости Грозной на р. Сунже, запершей выход крупных неприятельских партий на Затеречную равнину и ночным маневром отряда генерала Н.В. Грекова, овладевшего ущельем и открывшего таким образом доступ русским войскам на плоскость Чечни. По мере удаления отряда Галафеева от Ханкальской позиции постепенно нарастало сопротивление чеченцев. Характер этого сопротивления был предопределен пересеченным и лесистым ландшафтом плоскости Чечни — тактика неприятеля, выработанная за многие годы противостояния их русскому завоеванию, была тактикой партизанской войны, предусматривавшей все различия в вооружении сторон, и использовала по возможности в свою пользу противоположность стереотипа ведения регулярной российской армией боевых действий «иррегулярным» приемам народной войны чеченцев. «Русские войска, вступая в Чечню, в открытых местах обыкновенно не встречали сопротивления. Но только что начинался лес, как загоралась сильная перестрелка, редко в авангарде, чаще в боковых цепях и почти всегда в арьергарде. И чем пересеченнее была местность, чем гуще лес, тем сильнее шла и перестрелка. Вековые деревья, за которыми скрывался неприятель, окутывались дымом, и звучные перекаты ружейного огня далеко будили сонные окрестности. И так дело шло до тех пор, пока войска стойко сохраняли порядок. Но горе, если ослабевала или расстраивалась где-нибудь цепь; тогда сотни шашек и кинжалов мгновенно вырастали перед ней, как из земли, и чеченцы с гиком кидались в середину колонны.
...Один из русских писателей, выражая характер военных экспедиций в Чечню, прекрасно сказал, что «в Чечне только то место наше, где стоит отряд, а сдвинулся он — и эти места тотчас же занимал неприятель. Наш отряд, как корабль, прорезывал волны везде, но нигде не оставлял после себя ни следа, ни воспоминания», — так описывает тактику чеченцев в кавказской войне ее историк В.А. Потто.
Отряд генерала Галафеева, укомплектованный шестью с половиной батальонами пехоты, 14 орудиями и 1500 казаками, от Ханкалинского ущелья проследовал к аулу Большой Чечен, и далее — прошел через Чах-Кери к Гойтинскому лесу и к Урус-Мартану. Ежедневно между русскими и чеченцами вспыхивали короткие перестрелки, но небольшие партии горцев, едва себя обнаружив, рассеивались. То и дело попадавшиеся засады неприятеля старались не допустить солдат до источников воды, «если берега составляли мало-мальски удобные условия для прикрытия». 10 июля русские подступили к кромке Гехинского леса и разбили лагерь поблизости селения Гехи. Поля вокруг селения выжгли солдаты, сама деревня, видимо, была оставлена жителями. Ночью произошла перестрелка в секретах: противник, будучи открыт на подступах к лагерю, ретировался.
Таким образом, накануне Валерикского сражения русские не имели точных сведений ни о численности вражеского отряда, ни о его местонахождении. Подобная ситуация, обычная на Кавказе, могла иметь для русских тяжелые последствия лишь в тех случаях, когда отпор неприятеля был действительно хорошо организован, когда численное превосходство врага было значительным и когда тактика его преподносила нашим военачальникам неожиданные для них сюрпризы. При Валерике все вышеперечисленные предпосылки предстоящего сражения оказались налицо.
На следующий день, 11 июля 1840 г., произошел бой в Гехинском лесу: «Раз, это было под Гихами — Мы проходили темный лес», как сказано в стихотворении «Валерик» Лермонтова... Отметим художественную точность определения леса поэтом — не «густой» и не «протяженный», а именно «темный». Ф. Торнов, в 1848 г. посетивший место памятного сражения, составил подробное описание подступов к валерикской позиции наиба Ахверды: «Лес этот представлял из себя семиверстную глухую трущобу, через которую бесчисленными поворотами извивалась узкая, арбяная дорога. На половине пути открывалась прогалина не шире ста сажен, упиравшаяся в крутой овраг, шириной около сорока шагов; в трех верстах за оврагом Валерик протекал по обширной луговине, окруженной густым бором. Место ровно было создано в пользу чеченцев, никогда не упускавших случая сильно нам вредить, когда лесная чаща их скрывала от наших глаз и уберегала от нашей пули, и мы сами принуждены были двигаться по открытой дороге».
Укреплению чеченской позиции способствовало то, что р. Валерик (подверженное русификации местное название Валарг), правый приток р. Сунжи, был в половодье вследствие таяния горных ледников. Берега Валерика с обеих сторон обрывисты, ложбина глубока, притом, что правый берег, обращенный к отряду, был полностью открыт, а левый — покрыт густым лесом. На левом берегу вдоль дороги сохранилась просека «на небольшой ружейный выстрел», однако, если учесть, что система просек генерала Грекова, практически полностью «вскрывшая» территорию Чеченской плоскости в конце 10-х гг. XIX в., т.е. еще при Ермолове, со времени наместничества на Кавказе генерала И.Ф. Паскевича была предана забвению и возобновлена вновь (под названием «тактики топора») лишь при генерале князе М.С. Воронцове (середина 1840-х — начало 1850-х гг.), то можно с большей долей уверенности предположить, что в 1840 г. и эта просека терялась в молодой поросли. Помимо естественной защиты вражеская позиция была укреплена несколькими рядами завалов (в данном случае — примитивный «тын» из древесных стволов). Широкое применение рядов завалов, наряду с координированным выселением жителей с пути следования русских экспедиций и тактикой «выжженной земли» есть элемент тактической системы Шамиля, т.е. для 1840 г. явление достаточно новое.
При Валерике устроение завалов по приказанию наиба Ахверды было не только вписано в подходящий ландшафт, но и систематично, «линейно», позволяя, по аналогии с пехотным строем регулярной армии европейского образца, произвести одновременный залп сразу несколькими рядами стрелков и нанести при этом максимальный ущерб противнику. Замечательно то, что горцы Ахверды использовали завалы не только для укрытия от русских пуль и картечи, но и для маскировки своей настоящей численности. На основании уже негативного опыта Валерикского боя Галафеев вынужден был констатировать: «Должно отдать также справедливость чеченцам; они предприняли все, чтобы сделать успех наш сомнительным. Выбор места, которое они укрепляли завалами в течение 3 суток; неслыханный дотоле сбор в Чечне, в котором были мичиковцы, жители большой и Малой Чечни, бежавших надтеречных и всех сунженских деревень, с каждого двора по одному человеку; удивительное хладнокровие, с которым они подпустили нас к лесу на самый верный выстрел; неожиданность для нижних чинов этой встречи — все это вместе могло бы поколебать твердость солдата и ручаться им за успех, в котором они не сомневались...».
М.Ю. Лермонтов, Г.Г. Гагарин. При Валерике. 12 июля. Акварель. 1840
Итого: имея под рукой шеститысячное (у Лермонтова в Валерике «тысяч до семи») «скопище» (помимо сил собственно Ахверды в него входили силы других чеченских наибов: Джават-хана, Домбая, Шуаип-Муллы, Ташав-Гаджи и др., Ахверды мог рассчитывать не просто на успех, а на разгром галафеевского отряда при условии осуществления своего тщательно разработанного плана. Отметим, что план Ахверды не просто талантлив с точки зрения применения его к конкретным условиям поля боя; он именно систематичен, т.к. синтезировал усвоенные ранее чеченцами правила ведения лесной войны (скрытность, внезапность, использование любого подходящего укрытия при рассыпном строе, предуготовление атаки выборным, прицельным огнем, психологическое воздействие («гиканье» в лесу, создающее эффект многочисленности невидимого для войсковой колонны неприятеля, и т.д.) с рядом существенных нововведений (применение залпового огня, отвлекающий маневр, соблюдение при заманивании русских в ловушку необходимой дисциплины в ущерб традиционной для горцев демонстрации личной храбрости). Неопределенным остается ответ на вопрос: почему при столкновении «с грудью грудь» с русскими чеченцы не оставили своей позиции, но оборонялись до последнего? Оборона завалов по своему определению в отличие от обороны укрепленного аула не предполагает удержания их, а наоборот рассчитана на своевременный отход к следующей линии завалов и продолжение ведения с этого нового рубежа выборного ружейного огня. В истории Кавказской войны случай Валерика — не типичный, если не сказать — исключительный.
Отряд Галафеева выступил «на заре 11-го июля.., имея в авангарде три баталиона Куринского егерского полка, две роты сапер, одну сотню донских и всех линейных казаков, при 4-х орудиях. Впереди еще было 8 сотен донских казаков с двумя казачьими орудиями. В главной колонне следовал обоз под сильным прикрытием — до него горцы были особенно лакомы. Длинную линию в лесистой местности поневоле растянувшегося отряда замыкал арьергард из двух баталионов пехоты с двумя орудиями и с сотнею казаков. Неприятель нигде не показывался, и авангард вступил и пошел по узкой лесной дороге. Несколько выстрелов в боковой цепи указывали, что неприятель не дремлет. Опасность ждала впереди...» (эти сведения из Журнала военных действий приведены П.А. Висковатым). В.А. Потто при пересказе воспоминаний К.Х. Мамацева (Мамацешвили) говорит о том, что артиллерийский поручик Константин Мамацев, следуя в арьергарде с четырьмя орудиями «в течение нескольких часов отбивал картечным огнем бешеные натиски чеченцев». Описание Потто многочасового картечного огня трудно согласуется с сообщением Висковатова относительно нескольких выстрелов в боковой цепи; здесь достаточно ссылки на документальную достоверность используемой Висковатовым информации: «Сведения взяты мною из Журнала военных действий 1840 года. Выписку получил я в 1881 году в Тифлисе из архива Кавказского округа. Дело штаба Отдельного Кавказского корпуса по Генеральному штабу, 2-й отдел, по описи № 15 — 1840 года».
Еще одно противоречие: 2 арьергардных орудия у Висковатова и 4 у Мамацева (в передаче Потто). Фразы из «Валерика» М.Ю. Лермонтова: «Чу! в арьергард орудья просят» и «... слева, из опушки, Вдруг с гиком кинулись на пушки», — дают понять, что Мамацев вполне мог оказаться в арьергарде с четырьмя орудиями в своем распоряжении и что он действительно был в эпицентре боя на первом его этапе, однако уже при выходе русской колонны на поляну. Вообще это словно бы вскользь отмеченное поэтом нападение чеченцев на арьергардные орудия следует отметить особо. Вылазка сравнительно небольшой партии горцев (т. к. основное «скопище» находится в это время в укрытии за завалами) против хорошо обеспеченного арьергарда в составе двух «баталионов» пехоты (500+500=1 тыс. человек) и 100 казаков сопровождается «градом пуль с вершин дерев» («Валерик» М.Ю. Лермонтова) по развертывающемуся на поляне в боевой порядок отряду (при выборном огне можно было достаточно эффективно обстрелять русских офицеров, занимавших по уставу положение на флангах пехотных соединений). Вылазка сама по себе обеспечивала некоторое прикрытие стрелкам, занявшим позицию на деревьях, т.к. по существовавшему в то время порядку следования войсковой колонны в лесу действовали боковые цепи «охотников»; рядом с упоминанием отбитой русскими атаки чеченцев Лермонтов в «Валерике» указывает на достаточно интенсивную перестрелку в лесу с невидимым «скопищем»: выносят из кустов трофейные нарезные ружья, «тащат за ноги людей И кличут громко лекарей»...
Отвлекая внимание русских тыловой перестрелкой горцы подпускают передовую цепь к своей основной позиции на расстояние пистолетного выстрела; когда артиллерия начинает сниматься с передков, т.е. не может сразу же быть приведена в состояние боеготовности, Ахверды дает команду открыть огонь. По всему фронту позиции чеченцы дают единовременный винтовочный залп, причем сразу несколькими рядами стрелков, увеличивая таким образом плотность огня до максимальной. Двинутые в атаку по обеим сторонам дороги русские батальоны преодолевают открытое пространство сквозь плотную завесу беглого выборного огня, притом, что противник укрыт за «деревьями, имевшими по аршину в поперечнике».
По замечанию известного военного специалиста и участника Кавказской войны генерала Ростислава Андреевича Фадеева, «...батальон старых кавказских полков можно сломить превосходною силой, как и все на свете, или остановить неодолимым физическим препятствием; но нет такого огня, которым бы можно было отбить его... Кроме решительности удара, кавказские войска имеют на своей стороне то несомненное преимущество, что в главную минуту боя, когда управление становится невозможным и все разом бывает поставлено на карту, каждая рота сделает посильное дело и не упустит никакой случайности, которою можно воспользоваться. Приказаний она не будет спрашивать. Не командир, так младший офицер, фельдфебель, старый солдат надоумят ее. В такую минуту одна нравственная сила личности берет верх; а в кавказских войсках личность не заглушена, и опытных людей много. Наконец, можно сказать с уверенностью, что в одинаковых обстоятельствах кавказский полк понесет половиной меньше потери против другого, потому что сумеет лучше подступить к неприятелю <...> под батальонным огнем нет больше приказаний и даже главнокомандующий лично не соберет рассыпанной роты, если она сама не знает, что делать, и люди не настроены все на один лад». Ход сражения при Валерике являет собой одно из самых красноречивых свидетельств достоверности приведенного определения Фадеева: солдаты, оказавшись лицом к лицу с неприятелем и, не имея ни возможности, ни времени справляться у командующего относительно дальнейших действий, сами предприняли атаку на свой страх и риск. Солдаты «кинулись вперед через речку, помогая друг другу по грудь в воде. Все спасение было в том, чтобы как можно скорее перебраться к неприятелю. Начался упорный рукопашный бой: частью в лесу, частью в водах быстро текущего Валерика. Резались несколько часов. Кинжал и шашка уступили, наконец, штыку. Но долго еще в лесу слышались выстрелы... Дело было не большое, но кровопролитное.
«После двухчасовой страшной резни грудь с грудью неприятель бежал. Мамацев преследовал его со своими орудиями — и, увлекшись стрельбой, поздно заметил засаду, устроенную в высокой кукурузе. Один миг раздумья — и из наших никто не ушел бы живым. Их спасло присутствие духа Мамацева: он быстро приказал зарядить все четыре орудия картечью и встретил нападающих таким огнем, что они рассеялись, оставив кукурузное поле, буквально заваленное своими трупами. С этих пор имя Мамацева приобрело в отряде широкую популярность».
Таким образом, при общем взаимодействии различных родов войск (пехота, артиллерия, иррегулярная конница) основное содержание Валерикского сражения составил так называемый кинжальный бой (термин этот употребляется в официальном порядке всеми без исключения дореволюционными историками). У Лермонтова в стихотворении «Валерик» читаем:
«Ура!» — и смолкло. «Вон кинжалы,
В приклады!» — и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко,
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Атака «на уру», согласно наставлениям А.В. Суворова 1770-х гг., совершалась применимо к Валерику массой ротного (батальонного) сомкнутого строя полным бегом, без ранцев. Команда «В приклады!» («Валерик», М.Ю. Лермонтов) означает ближайшую дистанцию в рукопашном бою; по всем русским уставам XVIII — XIX вв. удару прикладом (в область головы) предшествует поражение неприятеля штыком (в корпус), т.е. в данном случае речь идет о неуставной рукопашной схватке именно «с грудью грудь», как сказано в «Валерике».
В сражении при Валерике не было ни победителей, ни побежденных. Если начать, как это обыкновенно делается в подобных случаях, пересчитывать потери обеих сторон, окончательный вывод становится затруднительным. Галафеев указывает в донесении 150 тел убитых чеченцев, оставшихся на поле боя; нет основания считать эту цифру ни подлинно достоверной, ни значительно завышенной; она вообще не имеет серьезного статистического значения, т.к. часть своих убитых горцы должны были унести (по обстоятельствам продолжительного и достаточно рассеянного на местности боя). Русская убыль (убитыми и ранеными) согласно тому же донесению составила 344 человека.
Предполагаемое соотношение потерь обеих сторон Висковатов, к примеру, оценивает однозначно в пользу горцев, оборонявшихся и имевших, таким образом, меньшую убыль. В известном письме Лермонтова Алексею Лопухину фигурирует явно завышенное число вражеских трупов «на месте» — 600. Обыкновенно эту лермонтовскую ошибку относят на счет слухов, ходивших якобы в лагере и льстивших сознанию «победителей». С другой стороны, все может быть еще проще — поэт попросту сделал вынужденную любезность почтовой цензуре с тем, чтобы письмо не затерялось. Впрочем, все уточнения не способны изменить основного вывода: потери в отряде Галафеева наверняка превысили потери горцев. После ухода русских люди Ахверды собрали по окрестности еще много мертвых солдат: отдавая последние почести их героизму, наиб запретил отрубать головы трупам и приказал даже выкрасть из нашего лагеря священника для совершения над убитыми православного обряда. Затем невольного гостя накормили и отпустили обратно.
Обращаясь к рассмотрению участия поручика Лермонтова в Валерикском сражении, процитируем здесь воспоминания Константина Мамацева: «Выйдя из леса и увидев огромный завал, Мамацев с своими орудиями быстро обогнул его с фланга и принялся засыпать гранатами. Возле него не было никакого прикрытия. Оглядевшись, он увидел, однако, Лермонтова, который заметив опасное положение артиллерии, подоспел к нему с своими охотниками. Но едва начался штурм, как он уже бросил орудия и верхом на белом коне, ринувшись вперед, исчез за завалами. Этот момент хорошо врезался в память Константина Христофоровича».
Команду охотников Лермонтов получил в свое распоряжение лишь после ранения Руфина Дорохова (10 октября). Согласно документации, действовать в ее составе он начинает не раньше сентября месяца, после возвращения на линию из Пятигорска. Возникает закономерный вопрос: в составе какого подразделения участвовал Лермонтов в бою при Валерике? В реляции Галафеева Граббе и Головину говорится: «Тенгинского пехотного полка поручик Лермонтов во время штурма неприятельских завалов на реке Валерике имел поручение наблюдать за действиями передовой штурмовой колонны и уведомлять начальника отряда об ее успехах, что было сопряжено с величайшей для него опасностью от неприятеля, скрывавшегося в лесу за деревьями и кустами. Но офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отличным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы». Итак, состоя при штабе Галафеева в качестве посыльного офицера, в бою при Валерике Лермонтов мог исполнять самые разнообразные поручения начальства: мог идти в пехотной цепи, беседуя с Лихаревым о Гегеле, а мог и действовать заодно с Дороховской сотней (согласно сообщению Палена, записанному Висковатовым, охотники Дорохова принимали участие в походе).
Руфин Иванович Дорохов вспоминал: «Вообще говоря, началаство нашего края хорошо ведет себя с молодежью, попадающей на Кавказ за какую-нибудь историю, и даже снисходительно обращается с виновными более важными. Лермонтова берегли по возможности и давали ему все случаи отличиться, ему стоило попроситься куда, и его желание исполнялось, — но ни несправедливости, ни обиды другим через это не делалось».
При известном демократизме служебных отношений в Отдельном Кавказском корпусе Лермонтову как столичному кавалерийскому офицеру, недостаточно еще «обстрелянному» (в Пшехский отряд генерала Вельяминова 1837 г. он не попал вследствие лихорадки и основную часть своей первой ссылки на Кавказ путешествовал по горам и снимал местные виды), дана была, во-первых, возможность приспособиться, «акклиматизироваться» в лесной войне и, во-вторых, возможность отличиться или просто выказать храбрость. Подобный экзамен для гвардейца был на Кавказе в порядке вещей, не требовалось, как правило, ни особенной протекции, ни лукавства перед сослуживцами. И поручик Лермонтов сдал этот экзамен успешно. В донесении о Валерикском сражении генерал Галафеев отмечает храбрость, проявленную молодым офицером: «Он переносил все мои приказания войскам в самом пылу сражения, в лесистом месте, что заслуживает особенного внимания, ибо каждый куст, каждое дерево угрожали всякому внезапной смертью». Общеизвестная фраза Мамацева (в передаче Потто) о Лермонтове: «Он никогда не подчинялся никакому режиму», — представляется бессмысленной в значении упрека, но хорошо показывает недоумение армейского артиллерийского поручика, особенно наглядное в случае с восприятием Мамацевым тактической специфики лермонтовского отряда: в бою при Валерике «блуждающее» положение Лермонтова было следствием исполнения существенных обязанностей, умело возложенных на поэта генералом Галафеевым.
«Кавказская армия всегда была сильна именно тем, что в ней отношения между людьми слагались естественно, без посторонней натяжки. При значительном влиянии общественного мнения на всякой ступени каждый брал по большей части то, что ему принадлежало, и потому старших слушались без принуждения, как признанных руководителей. Оттого войско было проникнуто серьезною дисциплиной, которая состоит в сознательном и совестливом исполнении существенных обязанностей военного звания. От служащих требовали только необходимого, зато это необходимое исполнялось неукоснительно, как в глазах, так и за глазами», — указывает К.Х. Маманцев на особенности отношений среди военных людей на Кавказе.
М.Ю. Лермонтов. Эпизод из сражения при Валерике. Карандаш. 1840
Говоря о Лермонтове в сражении при Валерике, стоит вспомнить и отзыв, принадлежащий барону Льву Васильевичу Россильону, представителю Генерального штаба в отряде Галафеева, квартирмейстеру 20-й пехотной дивизии: «Гарцевал Лермонтов на белом, как снег коне, на котором, молодецки заломив белую холщовую шапку, бросался на чеченские завалы. Чистое молодечество! — ибо кто же кидался на завалы верхом?! Мы над ним за это смеялись».
Россильон — штабист и «немец» (в некотором ироническом преломлении эти два слова считались на Кавказе синонимичными); Лермонтов — русский аристократ, гвардеец и фронтовой офицер. Между этими двумя людьми с самого начала было не много оснований для искренней взаимной дружбы. Россильон — участник Кавказской войны, пусть даже и не попавший в разряд первых ее героев; к тому же он имел немало случаев видеть Лермонтова воочию (около 23 июля 1840 г. у Миатлинской (Мятлинской) переправы по пути в Темир-Хан-Шуру именно в палатке Россильона был снят художником Д.П. Паленом известный профиль Лермонтова, оставшийся в альбоме барона. Тем не менее, если большинство замечаний Льва Россильона по поводу Лермонтова (относительно тактической специфики Дороховского отряда, «нечистоплотности» службы разведчика и т. д.) давно определены по истинному своему достоинству литературоведами, то выпад, касающийся участия поэта в Валерикском сражении остается ни аргументирован, ни оспорен. Однако с точки зрения военного историка, не затрагивающей личность поэта как таковую, суждение Россильона о том, что атака верхом завалов есть лишь акт «молодечества» мало согласуется с действительной практикой Кавказской войны. Во-первых, лесные древесные завалы (в отличие от завалов горных — из камней или мешков с землей) редко бывали предназначены для обороны; при поспешной ретираде неприятеля от завала к завалу вероятнее было настигнуть врага при кавалерийской атаке, если этому не препятствовала местность и величина укрепления. Осуществление штурма завалов могло происходить при взаимодействии конницы и пехоты, причем конница не обязательно спешивалась. Во-вторых, существует общеизвестная специфика царской армии, которая заключается в неуставном разделении обязанностей между собственно офицерским звеном, с одной стороны, и унтерами и старшими по опыту солдатами — с другой. Если непосредственное руководство солдатской массой осуществляли ее собственные признанные лидеры, то основной задачей офицера было воодушевление бойцов личным примером, сам вид офицера должен был внушать низшим чинам немного суеверный трепет, а поступки его — заслуживать ему уважение. Львиная доля солдатской неприязни к «немцам» происходила оттого, что, умея держать чрезмерную даже психологическую дистанцию, они либо нарочито брезговали солдатским обществом, либо выглядели комично, оказавшись у солдатского костра и стараясь завоевать доверие нижнего чина неумелым подражанием. «Русский» в Кавказском корпусе, да и вообще в царской армии — понятие субэтническое; «немец» — маргинальное, не означающее прямо инородца.
Сравним лермонтовское: «Я знал одного Иванова, который был немец» и ермоловское: «Здесь все немцы — один русский, да и тот Безродный» (о штабе генерала Барклая де Толли в войну 1812 г.). «Всякое войско воспроизводит характер и общественные понятия народа, в котором оно набрано. В русском войске, как и в русском народе, между высшим классом, преобразовавшимся на чужой лад, и простолюдинами проведена очень резкая черта, редко допускающая возможность влияния первых на толпу; ею владеют обыкновенно ее доверенные люди, сильнейшие личности из нее же самой; покуда посредством их только возможно действительное нравственное соприкосновение между двумя общественными слоями. Такие личности сейчас же выдвигаются вперед во всяком собрании людей; в критические минуты они незаменимы, потому что в эти минуты толпа, привыкшая доверяться им, слушает их без рассуждения», — пишет участник и историк войны Р.А. Фадеев. Роль же молодого поручика или корнета состояла, как правило, в соблюдении чувства собственного достоинства, в рыцарском бесстрашии, долженствующем иметь влияние на личность простого солдата. Причем соответствовать выбранной роли мог лишь офицер, на самом деле уважавший вверенные его попечению кадры «низшего» сословия и считавшийся с их настроением и боевым опытом. Таким образом, формула из контекста лермонтовского стихотворения: «Все офицеры впереди», — с точки зрения чисто военной едва ли может быть оспорена Россильоном, по характеру своей должности состоявшем при Валерике в свите генерала и, возможно, наблюдавшем сражение лишь со стороны.
За недолгий период своего участия в компании 1840 г. поручик Лермонтов, безусловно, многого достиг. Лучшее подтверждение тому — неоднократные представления его к награждению: согласно реляции от 8 октября 1840 г. Граббе Головину за № 166 для Лермонтова испрашивался орден св. Владимира 4 степени с бантом за участие поэта в бою при Валерике 11 июля, однако, в соответствии с изменениями, внесенными в представление начальником штаба и корпусным командиром, испрошенная награда была снижена до ордена св. Станислава 3-й степени. Это могло обусловливаться тем, что награждение орденом св. Владимира столь молодых по возрасту офицеров практиковалось редко; далее последовал рапорт генерала Галафеева от 9 декабря 1840 г. по итогам двух осенних экспедиций в Большую и Малую Чечню с приложением наградного списка и личной просьбой перевести Лермонтова как проявившего в боях против горцев «отменное мужество» в гвардию тем же чином; 24 декабря рапорт командующего кавалерией полковника В.С. Голицына генералу Граббе с просьбой наградить поручика Лермонтова золотой саблей «За храбрость»; наконец, 3 февраля 1841 года Граббе в рапорте за № 76 представляет Лермонтова к награждению золотой полусаблей. Несмотря на эту последнюю уловку (полусабля, в отличие от испрашиваемой Голицыным сабли, являлась исключительно пехотным офицерским оружием и больше соответствовала с точки зрения высшего петербургского начальства в качестве поощрения поручику Тенгинского пехотного полка), все вышеперечисленные представления, как известно, были отклонены государем.
Стихотворение М.Ю. Лермонтова <Валерик> («Я к вам пишу случайно, право...») стало поэтическим документом сражения 11 июля 1840 г. в Гехинском лесу (бой при р. Валерик). В своей исторической достоверности это произведение Лермонтова не уступает сообщениям военных донесений и даже дополняет их рядом важных деталей (подробности атаки в русский тыл партии чеченцев Ахверды, произведение горцами залпа одновременно несколькими рядами стрелков, «живые» военно-исторические миниатюры и т.д.). Лермонтовские стихи, в данном случае, являются основанием для суждения о нем не только как о поэте, но и как об «отменно мужественном» офицере, глубоко понимавшем сложность военно-политической обстановки на Кавказе, а также специфику военных действий обеих сторон. Эти личные качества поручика Тенгинского полка оценивались по достоинству непосредственным начальством в лице «настоящих кавказцев».
Автор: А.М. Смирнов
Источник: «Тарханский вестник» № 19. Москва, 2006. С. 56 — 69
Комментариев нет:
Отправить комментарий